ПОЕЗД
18 июля 2017 г.
Вечер майора Алексея Белова как-то сразу не задался. Под конец дежурства позвонили и попросили отправить по факсу документ, который, кстати, ещё необходимо было напечатать. И вот долгожданный подъезд, любимая жена и горячий ужин. Стейк с овощами и рисом.
Дежурный не ошибся ни на секунду, и когда Алексей зашёл на кухню, сел за стол и взял в руки приборы, снова зазвонил этот долбанный телефон, а внутри всё взбунтовалось.
«На пенсию хочу», – устало подумал он и провёл большим пальцем по зелёной трубке на экране смартфона.
– Да, – сухо ответил он и ещё несколько минут слушал собеседника, прежде чем тяжело вздохнул, кинул взгляд на остывающий стейк и пошёл одеваться.
Четыре дня назад.
Жизнь похожа на поезд. Одни успевают заскочить в него на ходу, другие, особо умудрённые, покупают билет и спокойно садятся на станции. А мимо кого-то он проносится с огромной скоростью без возможности запрыгнуть.
Из деревни Тулумбасы Берёзовского района шёл мужчина пятидесяти семи лет. Днём он отсиживался в ближайших перелесках, а поздним вечером, ночью и ранним утром плёлся по железнодорожным путям, иногда сворачивая и пропуская несущуюся махину.
Всю свою сознательную жизнь мужчина провёл в Чернушке. Семья у него была большая, помимо него ещё четыре брата, две сестры и один подкосившийся домик на всю ораву. Выбиться в люди мало кому удаётся в маленьких городах, в основном это те, чьи родители уже положили свои жизни на это. Теперь их дети могут продолжить начатое. Остальные влачат своё посредственное существование, по большей степени спиваясь, если не удалось во время уехать в большой город и зацепиться там.
Годы учёбы выдернули его из семейного гнезда, и тогда он мысленно накидал свою дальнейшую жизнь. Возвращаться в отчий дом он не собирался – это всё равно, что вернуться в приют для бездомных безработных. Да и времена сейчас не те, что раньше. Люди обосабливаются, выстраивают высокие заборы и смотрят через них волком. Нет общины. Да и семьи как таковой нет. Раньше были кланы. Все стояли друг за друга горой. А сейчас. Сейчас родные братья и сёстры готовы перебить друг друга за собственность, даже если эта собственность сарай, который давно уже пора снести.
«Эх, душа рвётся, болит за народ, – подумал путник, устало подпёр щуплую берёзку и глотнул сладкую, когда-то газированную воду. Посмотрел на пол-литровую пластиковую бутылочку. – Плещется, авось хватит ещё до куда-нибудь».
Лето в этом году выдалось не очень. Дожди, минимум солнца и радостных криков у речки. А может оно и к лучшему. Сколько дней бы он выдержал на тридцати пяти градусной жаре? А с моросящим дождичком и затянувшим небом было проще пережить путь. Вот пройдёт дождик смочит пыль и вроде дышать легче становится. А листочками как шумит ветерок, играется, словно ребёнок без устали. Благодать. Живое всё вокруг. Поглядишь, как живность резвится, и злость на жизнь бестолковую проходит.
***
– Андрей Никифорович, а зачёт сегодня опять по всей строгости спрашивать будете? –
«Вечно ему неймётся, который раз уже пытается сунуть взятку. А потом удивляемся, почему у нас мосты рушатся и здания рассыпаются, как из песка».
– Корепанов! Пора уже привыкнуть, что на моих уроках необходимо не только присутствовать, но и запоминать то, что я преподаю вам.
Его можно было смело называть принципиальным человеком. Из-за таких потом возникают трудности у тех, кто мимо закона пролезть желает. Может и мелькала у него мысль, чтобы взять деньги, да сынишке Федьке купить машину большую, красивую, ведь давно просит. Но отметал учитель такие думы моментально. Гордый был и непоколебимый в своих устоях. Лишь когда домой заходил и глазёнки эти доверчивые встречали его, вздыхал тяжело, прижимал сына к груди, и улыбка расцветала на уставшем лице.
Не в деньгах счастье – считал он – а в детях. Выходные он посвящал Феде, конструировал с ним модели военной техники. Половина мастерской были уставлены танками, самолётами и военными машинами. А всё лето они проводили на речке, рыбачили, делали печёнки из картошки и ловили кузнечиков, чтобы рассмотреть, где у них инструмент находится, на котором они так искусно стрекочут.
Только вот жена всё больше ругаться стала. Вроде и не пьёт мужик, по дому всё делает, ребёнком занимается, учит руками работать, а всё не ладно. Вон соседку сожитель поколачивает периодически, а всё живут, не расходятся.
– Видел у Светки какая шуба? Новая. А у меня и старой нет, – как-то высказала ему жена.
– А синяк на пол-лица у Светки видела новый? – не растерялся Андрей.
«Смешной бабы народ – размышлял он. – Примеряют на себя вечно чужую жизнь. Да ладно бы полностью примеряли, а то рукав оденут и думают, что так и надо. Так я от шубы рукав тоже купить могу, только ведь один-то рукав не надо. Целиком подавай. А жизнь чужую целиком примерить не хотят. Только лучшие стороны выбирают, а на плохие глаза закрывают».
Три дня назад.
Ночью воздух совсем другой, нежели днём. Невесомый. Дышишь и не чувствуешь как он проходит сквозь ноздри, попадает в лёгкие и наполняет их. А вот днём он становится тяжёлым, словно насыщается испарениями и оседает ватным одеялом. В тени это не так ощущается. Деревья фильтруют воздух, превращая его снова в легковесный, и пропитывают лесным эфиром жизни. Дорога же наполняет его пылью.
Пошли вторые сутки, как мужчина отправился в путь. Вчера днём моросил дождик, а сегодня погода разыгрывается, и лёгкие начинают скрипеть, словно от песка. Впереди ещё несколько километров до станции, где можно было бы переждать солнце, а вечером снова отправиться в дорогу.
Мужчина грустно посмотрел на последний глоток выдохшейся газировки, вспомнил остатки пряника, которые он съел ещё в перелеске, вздохнул и прибавил шаг.
***
– Пап, а откуда берутся бомжи?
– Вот они учиться не хотели, на работу не устроились и на улице оказались.
– Так пусть они идут работают, – удивлялся Федя.
– А кто ж их таких возьмёт, без образования? – наставлял сына Андрей.
– А как тогда им быть? Где они еду берут? Где живут? Их ведь даже в школу не возьмут, потому что они большие уже.
– Эх, маленький ты ещё, – потрепал он сына по белокурой головке. – Учись, Фёдор. Умным будешь и работу хорошую найдёшь.
Как объяснить ребёнку, что бездомные и работать-то не хотят. А если вдруг и захотят, то их поезд-то давно уже ушёл. Хоть и был когда-то куплен билет, может даже в купе, но срок его действия давно истёк. Вот и колыхаются эти люди между реальностью жизни и их собственным миром, как заблудшие души, оказавшиеся ненужными ни небесам, ни чертям.
Вот мы ругаем новое поколение, что они виснут в интернете, что бесчувственные к близким. А кто их такими делает? Ведь мы же их и воспитываем. А воспитываем ли? Вот в чём вопрос. Мы сами как мраморные статуи, без эмоций и привязанности к своим же собственным детям. Все мысли только о работе и о деньгах. Сами прививаем эту бесчувственность, а потом удивляемся. Хотя нет, мы не удивляемся, мы жалуемся. Жалуемся по всем каналам, что поколение мельчает. Зато когда ребёнок впервые приходит к нам со своей проблемой, пусть маленькой, ничтожно казалось бы нам, мы смеёмся. И даже не скрываем этого. Смеёмся над собственными детьми и над их растущими вместе с ними проблемами. А потом вещаем, что наш мир и наша молодёжь катится в пропасть.
Но дети дают нам второй шанс. Ведь они верят в нас и всё ещё ждут понимания и помощи. Приходят к нам, как только забывают о том, что в прошлый раз над ними просто посмеялись. И мы снова учим их быть безразличными, но в этот раз просто отмахиваемся от них, потому что несколько минут назад нам позвонили из банка и напомнили о просрочке по кредиту. Потому что сегодня с утра нас уволили с нелюбимой работы. Мы машем рукой на своих детей, потому что у нас накопились заботы посерьёзнее их надуманных проблемок, которые не стоят нашего внимания.
Два дня назад
Впереди показалась станция Кишерть. Злость на людей начала утихать, а уже не молодой организм намекал, что не выдерживает такой нагрузки. Народа у путей скопилось не мало, а значит скоро пойдёт электричка. Ускорил шаг. Обрадовался, что сможет хоть воды испить. Язык засох, как земля при засухе, и царапал десна, казалось, даже трещинами пошёл. И даже слюни не могли, как следует смочить горло. Только мысль: ещё чуть-чуть и можно будет отдохнуть в тени, подталкивала вперёд.
Выдохнул. Облупленные ступени и красная деревянная постройка. Минута и долгожданный глоток воды оросит его измученный организм. Встал на ступеньку, и она символично немного осыпалась, проступили железные прутья каркаса. Так же и его язык готов был развалиться противной крошкой во рту. Потянул за ручку у двери и та надрывно заскрипела, открывая вокзальную тень. Мужчина ступил на деревянный пол, огляделся и понял, что его мечта полетела прахом, превращаясь прямо на глазах в наглую ехидную химеру.
Одно окошко-касса, спрятанное за решёткой и небольшой зал ожидания, всё остальное технические и служебные помещения. Духота такая, что не понятно, как здесь вообще может существовать хоть какая-то жизнь.
«Туалет. Надо найти туалет», – огляделся по сторонам в поисках «М», «Ж».
На скамейках: две молодых девчушки с телефонами, уткнулись носом в экраны; компания мужчин, громко спорящих, но слова не разобрать, пульс грохочет в висках и слова сливаются в шум. Подошёл к ним спросить, где туалет, наклонился и повело, удержался за спинку сидения.
– Ты чё пьянь! – прикрикнул на него один из компании.
– Туалет? – больше не получилось ничего выговорить. Язык, как когда-то сырая тряпка, а теперь пересушенная на батарее, еле ворочался. Мысли запутались, словно в паутине.
– На улице! – фыркнул тот и отвернулся.
«На улице, – эхом отдалось в голове, как в туннеле. – Обычная дыра в землю, без возможности помыть руки, не говоря уже о том, чтобы попить», – на последнем издыхании заработал мозг.
Пошатываясь, пошёл на выход, открыл тяжёлую дверь, и солнце безжалостно полоснуло лучами по лицу, даже голова разболелась, как будто дверь не на крыльцо, а в царство мигрени открыл.
«Хорошо, за вокзалом видел колонку», – подумал мужчина и поспешил.
Подошёл к оазису и чуть не рухнул рядом от безысходности. Колонка есть, а рычага нет. Но ведь видел, когда поднимался, что женщина воду набирала. Огляделся. Всё те же люди. Шесть мужчин, две полноватые тётки и ребёнок с огромным рогаликом в руках. Откусывает, а крошки падают на привокзальную площадь. Отломил ломоть и кинул голубям. Оголодавшие птицы, как стервятники накинулись и за несколько секунд склевали. В желудке заурчало, и еле заметный спазм напомнил о голоде. Глаза заслезились. Послышался гудок и огромная машина начала замедлять ход.
Взгляд вернулся к булке. Парнишка кинул остатки прямо с пакетом на землю и схватил одну их женщин за рукав платья. Потащил к вагону. Та, ругаясь, отдёрнула руку и начала громко браниться: мол, воспитанные дети себя так не ведут.
«Как будто воспитанные люди орут на весь вокзал», – подумал мужчина и увидел, как ребёнок затопал ногами и бросил на землю бутылку с водой в знак протеста. Кинул, да сверху ногой на неё наступил, расплескав последние капли жизни. Так и мы поступаем, не ценим, пока есть, и лишь очутившись на грани, начинаем видеть, какие мы всё-таки свиньи.
Надломилась гордость, да и жить вдруг захотелось. Вспомнил о внуке, которого давно не видел. Схватился за поручень в надежде проехать хотя бы одну остановку. Зашёл в тамбур и встретился с суровым взглядом кассира-контролёра, промямлил нечто невнятное пытаясь объяснить ситуацию, а она подняла такой ор, что стало стыдно. Вылетел из вагона, проклиная свою слабость, да умудрился ещё и упасть с последней ступеньки, словно пьяный. Услышал за спиной шипение и лязг металла.
«Шёл бы себе дальше вдоль рельс и не позорился. Не опускался до уровня попрошайки», – проклинал он себя, поднимаясь и отряхивая брюки. Желудок жалостно заскулил, вторя гордости. Лёгкий ветерок поднял пакет и откинул в сторону, словно надсмехаясь над голодным путником.
«Что происходит с нашим миром?! Никому ни до кого нет дела. Война давно закончилась, а люди как были разменной монетой, пушечным мясом, так и остались. Не просил никогда никого ни о чём, дёрнул меня чёрт полезть в этот проклятый вагон. Позор-то какой».
Злость возродилась и заставила идти мужчину с удвоенной силой. Головная боль стала сильнее. Мысль о том, чтобы пересидеть на вокзале махнула крылом и испарилась за беспросветной темнотой злобы. Но уже через километр понял, что долго не выдержит и свернул к пролеску. А добравшись до деревьев осел, опираясь о ствол и вырубился.
***
– Пап, ты звони если что. Может помочь, чем надо?
– Да хорошо всё у меня. Ты лучше скажи, как там мой внук поживает? Понравилась ему машина?
– Ещё бы. Сколько ты потратил на неё?
– Да разве в деньгах счастье? Пусть ребёнок радуется, а от этого и я счастлив буду. Счастье ведь оно такое, с каждым годом всё дорожает. Детям вот не много надо, а у взрослых уже больше запросы, от того и счастья меньше.
– Как на работе дела? Всё-таки закрывать решили учагу?
– Да. Власти решили, что не рентабельно. Теперь вместо строителей будут поваров учить, – грустно усмехнулся Андрей Никифорович.
– А как же ты?
– Мне предложили переквалифицироваться… В повара.
Даже сквозь все эти телефонные вышки и провода до сына дошла, не затерялась обречённость в голосе отца. Кольнуло сердце, защемило. Но ведь бесполезно. Гордый он человек, помощи не то, что не попросит – не примет.
– А дом? – напряжённо спросил Фёдор.
– А что дом. Дом муниципальный. Кто ж меня в нём оставит? Поеду в Пермь, может там что-то найду для себя.
Один день назад
Дождь зараза решил, что с него хватит и уступил место солнечным лучам. Солнце жарит как в аду. За всё лето отдувается. Не успел мужчина до солнцепёка укрыться на вокзале Кунгура. Но сил придавала уверенность, что на этой-то станции точно должна быть вода. Бесплатная. Из-под крана.
Трясущимися от счастья руками потянулся к кранику, крутанул барашек и услышал шипение, того и гляди змеи повалятся. Такая злость взяла. Брякнул по крану, да корме боли ничего не почувствовал. А думал, полегчает. Вышел на привокзальную площадь и его словно ушатом духоты обдало. Он даже растерялся на несколько секунд, подумал, что это было опрометчиво с его стороны, и вернулся обратно в зал ожидания. Здесь в тени мозг начал работать.
Рядом послышалось шипение, и он резко обернулся. Женщина открыла полуторалитровую бутыль с газированной водой. Кто-то рядом засмеялся, да так громко, что внутри у мужчины что-то подпрыгнуло. Послышалось чавканье. И раздражение влилось кипятком в голову и прокатилось до пят. Все как будто сговорились и начали травить его звуками и запахами. Сзади раздался вопрос: «Есть хочешь?» И злость готова была затопать ногами, как капризный ребёнок и взвыть. Зыркнул на семейную пару. Мужчина с брюхом, вывалившимся из-за пояса, тяжело пыхтел и жена под стать ему. Напялила обтягивающее платье, выпячивая свои жировые складки. Сейчас ему казалось, что жизнь надсмехается над ним, подсовывая под нос увесистых людей.
Снова вышел, даже выскочил на площадь, и в голову пришла мысль, что если в реке искупаться, то легче будет. Река-то бесплатная для всех и просить не надо. Иди и бери. Ведь на протяжении всего пути она сопровождала его, но от злости на весь мир, эта спасительная мысль даже в голову не пришла. Как будто если он умрёт от жажды, то это докажет всему миру… а вот что докажет, он так и не смог понять, когда ноги почувствовали обволакивающую прохладу.
Ещё ни разу вода не казалась ему такой благодатью. Дом был рядом с речкой, а купался редко. Опустил голову, посмотрел на пальцы ног, поиграл им и даже жить захотелось. Побрёл вглубь, пуская рябь по гладкой поверхности. Руки запустил и загрёб воду в ладони, умылся. Словно заново родился. Почувствовал как тело впитывает влагу жадно насыщаясь.
Ближе к вечеру облака затянули небо, словно накинули вуаль и скрыли настырное солнце. Можно и в путь отправиться дальше, с новыми силами и помолодевшим от воды телом. Ноги перестали гудеть и отблагодарили своей крепостью.
***
– Говорила, я тебе, что так и будет, а ты не верил! – уже кричала жена.
– Маш, ну ты ведь знала, что за учителя замуж выходишь. Придумаем что-нибудь. Поедем в Пермь, там-то работы много. Да и в конце концов это ведь не последнее в этом мире училище, где я могу работать. Может в другой деревне что-то подвернётся, и дадут жильё.
– И что я теперь всю жизнь должна с тобой по деревням скитаться?
«А и правда. Ведь все силы на учение молодёжи положены, а отдачи ноль. Даже метра квадратного не получил», – огорчился Андрей Никифорович.
– А что ты предлагаешь? – осунулся он.
– Да наплевать мне уже на всё. К матери поеду. А ты как хочешь. Ладно хоть сына поднять успели. Хоть у него ума хватило нормальное образование получить и в большой город работать уехать. Всё ему гордость не позволяет с учащихся деньги брать, – не могла уняться она, аж покраснела от ярости. – Государство обманывать! А государство твоё подумало о тебе, где ты жить сейчас будешь и что есть?! Нет?!
Вечер последнего дня
Ступать тяжело стало. Вдруг сына Фёдора увидел, бежит в его сторону машет. Обнял, так хорошо в родных руках стало.
– Ты приляг, пап, устал совсем… Гордыня, она ведь и погубить может… – в глазах потемнело, а мышцы расслабились, только изредка их сводило судорогой, как после напряжённого дня.
18 июля
Дежурная по переезду обратила внимание на мужчину. Он шёл, немного пошатываясь, как пьяный, а через несколько шагов упал, словно мешок и больше не смог встать. Ругаясь на безалаберность пьяниц, женщина отправилась к нему, чтобы тот не дай Бог не угодил под колёса поезда. А то ей потом отвечай за дурака перед правосудием. Приблизилась и нагнулась, чтобы потрясти. Брезгливо толкнула, но мужчина только промычал. Достала сотовый и набрала диспетчера пути, сообщила о постороннем человеке вблизи железнодорожного полотна.
– Димон! – выкрикнул Белов, заглядывая в дежурную часть вокзала. – Собирайся поехали на труп. Не фиг тут отсиживаться. И перчатки возьми. – Послышался тяжёлый вздох, и зашуршали одежды.
– Чё опять труп?
– Не знаю, не доложили. На месте разберёмся, – отозвался опер и завёл УАЗик, машина бодро зафыркала, и завизжал ремень.
Когда они приехали на место происшествия к железнодорожному переезду посёлка Шадейка было уже за полночь. Белов припарковал машину, открыл со скрипом дверцу и спрыгнул на гальку. Ноги тут же загудели.
«Сейчас бы в кровати уже валялся, ногами к верху», – подумал и посмотрел на идущую быстрым шагом дежурную переезда.
– Опер уполномоченный уголовного розыска Белов, – представился он и ткнул корочки под нос женщине.
– Вон. Лежит, – махнула она рукой в сторону.
Белов подошёл к телу и присел на корточки. Увидел шевеление пальцев и выдохнул с облегчением. Потормошил и тот отозвался мычанием.
– Что произошло?
– Устал… – прозвучало так обречённо, что опер даже усмехнулся. Так ему это было знакомо, ведь он тоже устал. Позвал коллегу, и они вместе подняли мужчину на ноги.
– А я-то как устал. Идти сможешь? – спросил Белов, внимательно изучая мужчину, получил в ответ кивок. Отметил, что запаха перегара нет, только душок пота и, поддерживая беднягу под руки, вместе с сержантом Дмитрием повели его к машине. Усадили на заднее сидение и покатили обратно в отдел.
– Фамилия Имя Отчество, – устало произнёс опер и почесал переносицу ручкой. – «Спички, что ли в глаза вставить, чтобы не закрывались?»
– Гордеев Андрей Никифорович, – теперь мужчина мог внятно изъясняться, по дороге в отделение он успел выпить почти литровую бутыль воды и немного вздремнуть под рваные укачивания машины-зверя.
– Ну рассказывайте, Андрей Никифорович, что вас занесло на жд пути? – поднял взгляд, матюгнулся и соскочил со стула.
Глаза мужчины закатились, а тело начало сводить судорогой. Сначала мелкой и с каждой секундой трясло всё сильнее. Белов схватил мобильный и набрал скорую. Пока разговаривал, краем глаза заметил, что судорога отпустила мужика, и теперь он трясущейся рукой вытирал крупные капли пота с лица.
«Ещё здесь трупа мне хватало», – вспылил он, взял графин с водой, налил полный стакан и поставил на стол. Достал две булки с изюмом, поймал одуревший взгляд задержанного и молча отдал их ему.
В своей жизни он успел повидать не мало. Был в армии, но не воевал. А вот по долгу службы многое пришлось пережить. С годами вырабатывается иммунитет, но в какие-то моменты жизни просыпается некая тягость, теряется контроль над эмоциями и просачивается человеческое сострадание наполненное печалью за народ. Иногда Алексей смотрел на более успешных людей и, казалось, что жизнь не пригрела его под своим большим и тёплым крылом. Вроде и зарплата уже давно не маленькая, но кредиты вздохнуть спокойно не дают. Не брать бы их, да жить-то сейчас хочется, а не в старости. Потом встречает вот таких несчастных и понимает, что у него вообще всё прекрасно, от чего горечь рассеивается ещё на какое-то время.
До приезда скорой, Гордеев успел рассказать, что находится в пути уже пятый день без еды, воды и практически без сна, не считая того момента, когда его вырубило на несколько часов в лесу. Про кассира в электричке, которая «опозорила и выгнала его из вагона». Столько хотелось рассказать Андрею, начиная с самого рождения и заканчивая сегодняшним днём. Словно вся его жизнь сейчас выстроилась у выхода в ровный строй и просится на волю. Он никогда не жаловался, но сейчас его как будто прорвало. Хотелось делиться с этим опером напротив, который внимательно слушает и не перебивает. Он для него, как Архангел, спустившийся с небес и подавший кусок хлеба и воды.
– Хорошо, Андрей Никифорович, а в Тулумбасах-то вы что делали?
– Так, как что? Договорился о работе там, на местной ферме. Пообещали жильё. Сказали, что встретят на станции и довезут до места. На последние деньги купил билет, а они не то, что не встретили, даже не появились… – мужчина вдруг замолчал и булка выпала у него из рук. Снова судорогой скрутило тело и несколько долгих секунд длиною в миг маленькой жизни трясло, а затем отпустило, как будто снова получено разрешение пожить ещё.
Белов смотрел в глаза мужчины и не видел ни капли страха, лишь обречённость. Как будто смирился со своей жизнью. Тот отмер и как-то по-доброму посмотрел на опера.
– Вот у вас дети есть?
– Конечно, – улыбнулся Белов. Вспомнил старшего сына и белокурую кудрявую дочурку, которая всегда встречала отца и надевала на него тапочки, если тот приходил не поздно со смены. Гордо вскинул голову и уточнил: – А почему спрашиваете?
– Гордитесь ими, – утвердительно ответил мужчина, правильно прочитав мысли опера. – А я вот только недавно понял разницу между гордостью и гордыней. Гордость ведь она наполняет. Вот я посмотрел на вас, когда про детей подумали, и увидел, как вы выпрямились, усталость куда-то делась, улыбка появилась, даже глаза засияли. А гордыня она опустошает. Высушивает тело, делает его старее. Хоть голова и задрана ввысь, а все остальное тяжестью тянет вниз. Гордыня она одинока по сути своей.
В окно показались маяки скорой помощи, Белов выдохнул и отправился открывать железную решётчатую дверь. Врачи смерили давление, тут же сняли кардиограмму, поставили укол и предложили госпитализацию, но мужчина отказался. Тогда ему посоветовали хорошенько отдохнуть, больше пить воды и не сильно налегать на еду.
Вот так живёшь бывало, ничего тебя не колышет, кроме своей собственной жизни и встречаешь на пути человека, который как лакмусовая бумажка проявляет для тебя твоё же вроде и не бедное существование. Показывает, что в мире есть множество людей, что живут неприкаянно и необласканно вроде бы той же жизнью. В такие минуты по-настоящему начинаешь ценить то, что имеешь. Но человеческий мозг обладает свойством: убирать информацию в дальний угол, и тогда забываешь урок и снова начинаешь думать о большем.
– Дима, пусть выспится на вокзале. Вы его не гоняйте. А как проснётся, передай по смене, чтобы договорились с контролёрами: до Перми провезти.